Разговаривать с этим щеголем в окружении его свиты из вооруженных головорезов, Панари совсем не хотелось, но проявлять невежливость в такой ситуации было бы глупо.
– Может, Вы и правы, благородный пуаньи. Но у нас в универсерии среди студиоузов было много благородных. Разве они стали выше Вас? Не думаю. Потом Ваши дети будут пуаньи с первого крика, а мои будут только детьми пуйо, пока не получат свой титул сами.
– А ведь правы Вы, уважаемый пуйо! – рассмеялся пуаньи. – Вот что значит – образование! Слышите, вы? – обратился он к наемникам. – Умного человека и послушать приятно. Вот ты, Сахой, стал бы студиоузом в молодости, если бы такая возможность была?
Поджарый, похожий на узловатую ветку витаньери пожал плечами.
– Я в молодости воевал сначала за вастера Клименьи против вастера Приона. А потом за вастера Приона против вастера Клименьи. Святой Вито направлял меня, негоже сомневаться в пути, который предрек нам Отец.
– В тебе умер проповедник, Сахой, – хмыкнул пуаньи.
– Он обеспечил его достаточной компанией во время штурма Веймского монастыря, – хмыкнул один из наемников, на что Сахой лишь скривил губы в подобие улыбки.
– Видите, с кем приходится иметь дело? Черствые души, чуждые высокого. О чем с ними говорить, уважаемый пуйо!
Мастер Коста опять пожал плечами, стараясь, однако, сделать это с должным почтением. Говорливый пуаньи его раздражал, и сейчас Панари мечтал только о том, чтобы этот благородный философ отправился куда подальше вместе со своими головорезами.
Какое-то время все молчали, и лишь копыта одиннадцати лошадей выбивали глухую дробь из глинистого полотна дороги.
Пуаньи о чем-то размышлял, задумчиво глядя на мастера, но Панари был готов поставить телегу со всем хламом в ней (но без бродяги!) – этот человек старательно играет в эдакого скучающего мудреца. Зачем? Да просто так, потешить себя мыслью о том, что он и есть скучающий мудрец, встретивший какого-то механика. Да, можно проявить некоторую толику благородства, изобразив, что считаешь его чуть ли не равным себе, но на самом деле пуйо для него – пыль и вода. Таких типусов Панари Коста хорошенько прознал еще в универсерии.
– О, простите меня, мастер, я же не представился! Как невежливо с моей стороны. Грастери Ройсали, рад Вам как себе. И вот что...
Пуаньи сделал паузу, повертев в воздухе кистью левой руки, словно подбирая слова. Панари же стало совсем грустно. Грастери – титул серьезный. «Граса», что значит «второй» на старом туаро. Выше только короли и наследные – иных и не бывает – лоастери. «Лоа», соответственно, переводим как «первый».
Так вот, вообще-то нормальному грастери положено вести исключительно праздный или хотя бы роскошный образ жизни. И если человек, чье сердце качает в жилы вторую по степени благородности кровь, выезжает куда-то по своим или государственным надобностям, то его должна сопровождать соответствующая титулу свита. Но никак не банда витаньери, один из которых участвовал в штурме Веймского монастыря. Дело было шумное.
Монахи-сатуры, конечно, тоже не птичками божьими были: и контрабандой промышляли, и почтительность к королю у них была… скажем так – не очень почтительная. Попросту говоря, Второго Констебля, приехавшего с податной инспекцией, настоятель назвал такими словами, коими не обученные этикету горожане в дешевых трактирах означают нетвердый уд. То есть, если бы даже брат-святитель Легори заявил грастери Дориону, что он есть вялый стручок, то правая рука Первого Констебля тоже бы обиделся. А так как Легори выразился конкретнее и грубее, Серведо Дорион просто взъярился, стоя перед закрытыми воротами монастыря. Может быть, для сатуров все и обошлось бы некультурной перепалкой, но настоятель приравнял Констебля к королю. То есть и первейшего назвал вялым… кхм… стручком. Таким образом, дело стало уже государственным, и через три дня под стенами разбивал лагерь Третий штурмовой дивизион.
Монахам предложили разрешить дело миром. Условий было два: выплатить недоимки по податям за пять лет и штраф в том же размере, а также выдать брата-святителя Легори в потребном виде, то есть в кандалах или хотя бы связанного. Досконально неизвестно, какое из этих требований сатуры посчитали неприемлемым, но солдаты и офицеры вместо ответа узрели монашеские гениталии, кои со стены орошались в сторону шатра командующего.
Посмотрев на такой настрой осажденных и высоту куртин, генерал Отраро Галефи взял двухдневную паузу. Сил у него было предостаточно, в конце концов, штурмовики – они как раз на взятие укреплений и натаскивались. Но терять своих солдат Галефи не хотел. А вот сводный отряд витаньери жалеть было некому кроме них самих. Но витаньери и жалость – такие слова рядом никогда не стояли, даже по отношению к себе, тем более что наемникам обещали право полного разграбления монастыря.
Осажденные сопротивлялись целый день, ночь и еще утро, но стоило врагу закрепиться на одном участке стены, результат штурма был определен. Остававшимся в живых монахам лучше было перебить друг друга, потому как те, кто попал в руки витаньери, умирали очень долго – до тех пор, пока наемники не убедились, что все тайники с ценным имуществом им выданы.
И без того сомнительная репутация сынов Святого Вито после веймского дела стала совсем уж черной. А генералу Отраро Галефи отказали во многих домах.
А вот грастери Ройсали дурная слава наемников нисколько не смущала. Он, в своем модном укороченном дублете, пижонских бриджах зеленого сукна явно не чувствовал себя чужим в компании витаньери. Мастера же Косту очень нервировало то, что эти мрачные головорезы, одетые неброско, но практично – холщевые штаны, мятые котарди, из под которых торчали несвежие камизы – вот все эти люди готовы были подчиниться любому приказу благородного Ройсали.